Немногие повествования оставили столь глубокий и неистребимый след, как легенда о Граале. Переписанная, расширенная, прокомментированная бесчисленное множество раз, вновь и вновь переосмысляемая во всех видах искусства и переиначенная самыми различными способами, – легенда о Граале входит наряду с Библией и греческими мифами в базовые понятия западной культуры. Но в чём причина такого неослабевающего интереса? Что делает её столь притягательной?
У истоков Грааля
Если говорить о первой версии Повести о Граале – той, что поведал нам шампанский романист Кретьен де Труа, – то даже лучшие переводы не в силах скрыть свидетельств архаичности в этом кратком средневековом романе. При первом прочтении он особенно разочаровывает тем, что остался незаконченным.
По мере приобщения к традиции исканий в Повести о Граале мы переходим от светского развлекательного чтения на «новый уровень»: к наставлению (возможно, дофина под опекой Филиппа Фландрского), а затем уже ступаем на путь инициатического текста. Но почему же этот роман, пусть и роман посвящения, притягивает так сильно? За восемь веков поток его продолжений и переложений не иссякает.
Причина проста: посвящение проходит не Персеваль, а читатель книги. Перед нами не история инициации, а руководство для каждого, стремящегося к внутреннему преображению. Этот инициатический путь универсален и был переосмыслен духовными учителями в разные эпохи, в разных культурах. Если не цепляться за реалистичную точность их историй, «источники» Грааля открываются во множестве инициатических традиций.
Скрытые структуры, символы и мотивы, лежащие в основе романа Кретьена де Труа, – это духовная реальность, описанная как единый процесс, отражённый в разных зеркалах. Когда читаешь Повесть о Граале, то проходишь через такой же опыт, какой пережил Карл Густав Юнг1, когда он понял, что одни и те же алхимические образы, описывающие одни и те же процессы, могут быть обнаружены в разделённых временем и пространством культурах, безо всякой явной связи меж ними2.
Поэтому нет смысла искать источник Повести о Граале в самой отдалённой древности. С другой стороны, глубже понять роман оказывается возможным, если сопоставить его с родственными преданиями из одной «семьи», как предлагала в 1920 году медиевист Джесси Л. Уэстон3.
Романы Кретьена де Труа
Следует ясно понимать: несмотря на внешние признаки, Кретьен – не продолжатель романов Круглого стола. Он не англичанин и не нормандец. Его творчество не вплетено в политическую пропаганду Генриха II.
С самого начала он решительно уходит от традиций французского эпоса. Его можно считать одним из основателей нового литературного направления – куртуазного романа. Наряду с ним известен лишь один документ подобного жанра того же времени – Тристан современника Кретьена Беруля (возможно, более поздний, чем Тристан Кретьена).
В Повести о Граале грандиозное эпическое полотно отходит на второй план. Как и у Овидия4, чьи тексты Кретьен адаптировал, повествование здесь сосредоточено на внутреннем мире героя, на последствиях поступков, на сложных переплетениях в отношениях между людьми их желаний, морали, долга и чести.
Хотя двор Артура служит местом действия романа, Кретьен полностью отказывается от сюжетной линии Артура. Сам король – персонаж, который всё более отходит в тень. Исчезает образ короля-воина, скачущего впереди своих рыцарей. С каждым романом Кретьен всё дальше отходит от устоявшихся форм, создавая новое обрамление, служащее его символическому замыслу. Артур, ранее деятельный и мстительный (как в Клижесе, где он ведёт войну и вершит казни), в итоге становится задумчивым и печальным королём в Повести о Граале.
Постепенно действие перемещается из Англии во Францию, а затем и вовсе теряет связь с реальной географией5. Повествование переходит не в «другой, кельтский мир», а в поэтический или, точнее, – во внутренний пейзаж: пейзаж души.
Очевидно, Кретьен не стремится писать просто рыцарские романы. Его поиск – иного рода. Уже в Эреке и Эниде, первом дошедшем до нас его романе, появляется структура гностического мифа: открытие души, обновление психики (новое одеяние), смерть эго и др. Там же появляются приёмы и ключевые образы, переходящие из романа в роман: двусмысленный пролог, Алый рыцарь, прекраснейшая принцесса, встреча с Гавейном, символика одеяний, если упомянуть только наиболее повторяющиеся из них.
В Клижесе, его втором романе, мы сталкиваемся с мифом о возрождении как с очевидной параллелью между выпавшими на долю Финики испытаниями и легендой о Фениксе. В Ивене Кретьен начинает исследовать внутренние процессы трансформации сознания на пути к тайному знанию. Ланселот – уже почти черновой набросок Повести о Граале6.
Кретьен ищет совершенную форму выражения – ту, что позволит ему передать знание. Он говорит об этом уже в прологе Эрека, через притчу о талантах. И когда зачинает Повесть о Граале, наконец находит такую форму. Он знает это, провозглашая с первых строк:
Кретьен, зерно бросая, сеет
Так, что роман его созреет
На доброй почве, посему
Сторицей взыщется ему7.
Текст, который говорит о чём-то другом
Мы увидели, что в Повести о Граале Кретьен де Труа отходит от традиционных артуровских сюжетов (так называемой «Вульгаты»), создавая произведение, насыщенное инициатическим символизмом. Важно сохранить в памяти ключевые различия между нашим текстом и последующими версиями, созданными с иными – порой противоположными – намерениями. Здесь Грааль ассоциируется не с кровью Христа, у Кретьена он содержит облатку («гостию»). Кровоточащее копьё также не связано с пронзившим Христа. Поэтому процессия Грааля отсылает не к страстям Христовым, а к Тайной вечере. И приглашает нас не к пассивному созерцанию жертвоприношения божества, которое предлагает свою кровь для искупления наших грехов, а к активному участию в духовном строительстве, используя доступные нам силы. Это особенно очевидно в описании Вольфрамом фон Эшенбахом процессии Грааля, где она сопровождается процессией девушек, накрывающих пиршественный стол.
Ещё один момент, имеющий основополагающее значение: у Кретьена Гавейн не является символом земного рыцарства, искажённым отражением Персеваля, который увязает в материальности и проваливает все испытания. Напротив, Гавейн – идеальный рыцарь8, белый рыцарь, солнечный рыцарь, воплощающий добродетели духовного рыцарства:
– умеренность;
– уважение к другому и вежливость, даже с врагами;
– ненасилие или – по крайней мере в контексте рыцарского мира – применение силы лишь в крайней необходимости9;
– отказ от лжи – даже ценой собственной жизни;
– прозрачность, честность: Гавейн – тот, кто «имя не привык скрывать, / Когда… назваться просят»;
– сострадание и любовь к ближнему – caritas, воспетая Кретьеном в прологе;
– и уникальная черта среди романов Круглого стола: дар целительства.
Едва уловимая, но решающая смена фокуса между Персевалем и Гавейном в Повести о Граале – уже начата в Рыцаре телеги, или Ланселоте и становится ключом к Повести о Граале. Невозможно использовать это руководство по посвящению, если не уловить этот ключ.
В духе мистериальных культов и гностических мифов, изводом которых является и легенда о Граале, Гавейн представляет возможности духовного роста, сокрытые в каждом. Эти возможности предшествуют личности, но не могут проявить себя до тех пор, пока мы не совершим минимальную трансформацию нашего существа. Здесь действует тот же закон, что в христианском предании: Иоанн и Иисус приходят в мир вместе, но лишь после того, как Иоанн подготовит путь, крестит Иисуса и затем отойдёт в сторону, Иисус сможет исполнить своё предназначение. В той же последовательности Повесть о Граале выстраивает перед нами четырёхступенчатый процесс.
Первый этап – путь Персеваля. Он находит своё духовное родство, очищает себя и восстанавливает внутреннюю цельность через процесс индивидуации. Он обретает свои истинное «я» и имя, а с ними как миссию – видение полного плана духовного роста. Тогда Персеваль и Гавейн встречаются и узнают друг друга.
Второй этап – первые приключения Гавейна. Их символический смысл скрыт глубже: здесь внутренняя работа направлена на пересборку бессознательного. Чтение этого отрывка неприятно и тяжко для восприятия. Ведь в нём – отражения того, что обычно вытесняется, забывается, скрывается подобно мелким постыдным ситуациям нашей жизни. Это эпизоды, где Гавейна принимают за лукавого торговца, за трусливого рыцаря, за игрушку в руках ребёнка или за любовника, вызвавшего позор женщины. Здесь начинается более высокий виток очищения глубин психики, сферы бессознательного, но также и обретения новых душевных сил: воли, любви, мудрости.
Третий этап – завоевание и очищение уровня, который можно назвать космическим, но не духовным сознанием личности. Гавейн обретает силу, ведущую его через инициацию. В более поздних символах розенкрейцеров, четыреста лет спустя, эта сила предстанет как Дева Алхимия. Другой мир, в который попадает Гавейн, не кельтское загробное царство, но иное измерение: поле сознания и энергетики человеческого существа.
Четвёртый этап прерывается в незавершённом тексте Повести о Граале. Когда восстановленный духовный облик встречается с Духом, повествование умолкает. Последний шаг невозможно описать – он лежит вне слов, в области запредельного.
Кретьен де Труа ведёт нас по пути инициатического процесса, где сознательно обрисована только его структура. Поскольку необходимо, чтобы тот, кто глубоко стремится к этому поиску, действительно жил им. Для этого недостаточно размышления, чисто ментальной конструкции. Требуется войти в практику, во что-то конкретное. Поэтому мы должны спросить себя: как сделать первый шаг? Как начать путь, изложенный в Повести о Граале, иначе говоря: как использовать это руководство по инициации?
Чтобы понять это, мы должны вспомнить фундаментальное открытие Карла Густава Юнга, сделанное при чтении даосского алхимического трактата Тайна Золотого Цветка. Некоторые тексты и образы связаны с глубинами психики, с бессознательным всего человечества10. Более того – эти образы несут действенную силу и трансформируют психику. Повесть о Граале – из числа таких текстов. Мария-Луиза фон Франц справедливо замечает: «Связь между легендой о Граале и алхимией настолько богата и плодотворна, что возникает вопрос, почему Юнг не включил её в своё психологическое исследование алхимии»11.
Но если знание алхимических образов, особенно – из первых рук, помогает нам, то главным остаётся личный опыт. Как работает текст Кретьена де Труа? Ответ лежит в простом действии: услышать себя. Можно заглянуть внутрь себя и спросить: «Что я чувствую, когда читаю эту книгу? Что всплывает в воображении, если закрыть глаза и представить ключевые сцены романа?»
Задавая себе эти вопросы, мы обнаруживаем, что такое прочтение принесло совершенно особое внутреннее чувство через образы. В действительности это не просто чувство, а наше истинное «я», которое на мгновение пробуждается и радуется. В этом сила Повести о Граале.
И именно этот феномен Марсель Пруст прослеживает на протяжении всего своего творчества12. Для Пруста искусство оказывается одним из важнейших триггеров такого пробуждения как доступа к измерению вечности в нас. В конце XIX века посредством искусства Вагнер возродил легенду о Граале, даровав нам заново пережить в своём «Парсифале» то же чувство. Тот, кто его испытал, способен начать истинный духовный поиск – если хватит смелости сделать это. Смелости избрать новый образ жизни, дающий всё больше пищи для пробуждения и поддержки внутреннего духовного существа.
Именно так Кретьен де Труа обращается к нам с первых строк своего романа и бросает вызов, описывая наше собственное внутреннее состояние в тот самый момент, когда мы читаем:
Случилось то порой цветущей,
Когда листвой покрылись пущи
И встали травы на лугах,
Был слышен щебет ранних птах,
Всё ликовало, посвежевши.
В ту пору сын Вдовы, владевшей
Пустынным Лесом, весел, бодр,
Оставил одинокий одр…
К кому обращена эта книга? К каждому, кто чувствует себя сыном вдовы, заброшенном в диком лесу, где процветает природа. То есть ко всем, для кого наполненный лишь чувственной жизнью мир подобен лесной глухомани и кажется пустошью. К тем, кто в этой пустыне помнит: он сын Изиды, Великой вдовы par excellence, и, следовательно, божественного происхождения. Такой человек вскоре встречает своё высокое призвание. Как Персеваль встречает прекрасных рыцарей, которых принимает за ангелов. Они являются ему в откровении, мало чем отличающемся от видения Апокалипсиса Иоанна: в сиянии, громе и образе Совершенного Человека. «Это ангелы!» – восклицает Персеваль. И, подобно пророку с острова Патмос, падает ниц.
Что делать ему дальше? Направиться туда, где посвящают в рыцари – ко двору короля Артура. В алхимическую кузницу, где собрались Искатели, дабы исполнить этот великий путь.
[1] Этот опыт К. Г. Юнг осмыслил в книге Психология и алхимия (Jung C. G., Psychologie und Alchemie, Zürich, 1944).
[2] С этой точки зрения, наиболее точный анализ, по моему мнению, представлен Джесси Л. Уэстон в книге От ритуала к рыцарскому роману (Jessie L. Weston, From Ritual to Romance, Cambridge, 1920, https://www.gutenberg.org/ebooks/4090), которая завершает свой обзор историй, аналогичных легенде о Граале, следующим образом: «Исследование постепенно привело нас к выводу, что элементы, составляющие легенду о Граале, – сюжет повествования, задачи, стоящие перед героем, символы и их значения – несмотря на наличие аналогов в доисторических рассказах, также обнаруживают поразительные параллели с верованиями и практиками стран, настолько удалённых друг от друга, как Британские острова, Россия и Центральная Африка».
[3] Джесси Л. Уэстон, там же: «Подчёркивая эти параллели, я желаю совершенно ясно обозначить свою позицию; я не утверждаю, что мы можем найти источник легенды о Граале в «Ригведе» или каком-либо другом литературном памятнике ранних ариев, (…) Когда все параллели с легендой о Граале принадлежат хорошо определённому кругу верований и практик, изученных с должным вниманием, и когда каждая из этих параллелей входит в единый корпус тщательно исследованной традиции, тогда я считаю, что эти параллели могут рассматриваться как надёжная основа и что вполне разумно полагать, что данный корпус традиций принадлежит одной и той же семье и потому должен быть истолкован именно как единое целое».
[4] Характерный пример: в Метаморфозах Овидий уделяет лишь несколько строк самим приключениям, сосредотачиваясь на психологической эволюции персонажей.
[5] См. об этом Рыцарский роман Кретьена де Труа (Joseph J. Duggan, The Romances of Chrétien de Troyes, Yale University Press, 2001). Автор, наряду с перечислением вымышленных мест (таких как Лак, Галвуэ или Динасдарон), отмечает общее замечание: «Кретьен явно не знаком с географией Бретани. Его герои передвигаются верхом из Уэльса в Нант, не принимая в расчёт ни расстояния, ни моря».
[6] Кретьен совершенствует свою технику перехода от инициатического романа к инициационному наставлению, как отмечают многие исследователи, включая Даниэля Пуариона в его введении к Полному собранию сочинений Кретьена де Труа (La Pléiade): «В диптихе, состоящем из “Ивена” и “Ланселота”, формируется то, что можно назвать эстетикой символа, в которой образ используется как средство смысловой конденсации. Героическое прочтение сочетается с герменевтическим – тем, что раскрывает сеть образов. (…) Поэтический текст, вплетающий в подоснову сеть изобразительных мотивов, выступает как “интертекст” – он существует для того, чтобы сообщить нечто иное, нежели его буквальное содержание».
[7] Здесь и далее стихи цит. по русскому изданию: Кретьен де Труа, Персеваль, или Повесть о Граале / Перевод со старофранцузского. М.: Common Place, 2014. (Прим. пер.)
[8] Примечательно эволюционирование образа Гавейна в традиции романов Круглого стола. Однако ещё более удивительно, что большинство комментаторов и академических авторов, писавших на эту тему, приняли в качестве модели личность Гавейна, представленную в позднем тексте La Queste del Saint Graal, и соответственно стали воспринимать его как архетип приземлённого, светского рыцарства. В то время как у Кретьена де Труа Гавейн, напротив, прямо и ясно изображён как совершенный рыцарь. Если существует форма рыцарства небесного порядка, именно Гавейн её воплощает. Более того, в текстах Кретьена Гавейн никогда не терпит поражения. Равным ему может оказаться лишь герой исключительной храбрости, такой как Клижес или Ивен. Совершенство Гавейна столь полное, что первые продолжатели Повести о Граале делают его героем приключений – тем, кто находит драгоценную чашу. Тем не менее, последующие продолжатели – особенно представители бенедиктинской и цистерцианской традиции – настойчиво стремятся принизить его образ, делая его всё более вульгарным. В романе La Queste del Saint Graal от Гавейна Кретьена не остаётся ничего: он оказывается убитым Галаадом, новым белым рыцарем.
[9] Также важно подчеркнуть особенность, характерную именно для версии Кретьена де Труа: за исключением случая с Алым рыцарем, ни одна битва не заканчивается смертью противника. Побеждённый отправляется ко двору короля Артура (или поступает на службу к рыцарю, что, по сути, то же самое), где его достоинства признаются, и он вступает на путь служения более высокой форме рыцарства, тем самым в определённом смысле сам становясь победителем.
[10] К. Г. Юнг, Комментарии к «Тайне Золотого Цветка» (1929), переводы см., напр. в книге Юнг К. Г., О психологии восточных религий и философий. М.: Медиум, 1994 (и др. изданиях).
[11] На русском языке см. в издании: Эмма Юнг, Мария-Луиза фон Франц, Легенда о Граале. М.: Клуб Касталия, 2016, переизд. М.: Академический проект, 2022.
[12] Марсель Пруст, В поисках утраченного времени (фр.: À la recherche du temps perdu): «Существо, проявляющееся лишь тогда, когда оказывается в единственно возможной для него среде – вне времени (…) в этот момент освобождается постоянная и обычно скрытая сущность вещей, и наше подлинное “я”, которое, казалось, давно исчезло, но всё же не было мертво, пробуждается, оживает, получая небесную пищу. Одна минута, освобождённая от времени, воссоздаёт в нас ощущение человека, вышедшего за пределы временного порядка. И тогда становится понятным, почему он так уверен в своей радости».
